Впервые вдоль северных берегов России Северным морским путем прошел в 1878-1879 годах шведский полярный исследователь Норденшельд. Вторично, 33 года спустя, подобное же плавание предстояло совершить русскому моряку, лейтенанту Георгию Львовичу Брусилову.

Правда, кроме отваги и морского опыта у Брусилова не было ничего: ни судна, ни денег на организацию экспедиции. На помощь пришел его дядя, адмирал. В Англии была куплена моторно-парусная шхуна — старое, но еще прочное и изящное судно «Пандора». Брусилов переименовал его в «Святую Анну».

Предприимчивый лейтенант рассчитывал по пути заниматься промыслом и с трюмами, полными добычи, прибыть во Владивосток. Это не только окупило бы расходы на экспедицию, но и могло принести немалый доход.

Около трех недель красавица «Святая Анна» стояла в Петербурге на Неве, у Николаевского моста, привлекая всеобщее внимание. Наконец 28 июля (по старому стилю) 1912 года она снялась с причала и по Неве и Финскому заливу вышла в Балтийское море курсом на Копенгаген.

Экипаж «Святой Анны» состоял, включая начальника экспедиции, из 24 человек. Помощником Брусилова и штурманом был Валериан Иванович Альбанов. В экспедицию он пришел много повидавшим моряком. На «Святой Анне» находилась и одна женщина, 20-летняя Ерминия Александровна Жданко, дочь генерала Жданко, известного гидрографа. На судне она выполняла обязанности сестры милосердия.

Как же девушка оказалась в полярной экспедиции? Ерминия приехала в Петербург из Нахичевани-на-Дону незадолго до отхода шхуны, приехала, чтобы после перенесенной болезни отвлечься в новой обстановке.

Брусиловы и генерал Жданко находились в давних дружеских отношениях. Неудивительно, что Георгий Львович предложил Ерминии «прокатиться» на шхуне вокруг Скандинавского полуострова до Александровска (ныне город Полярный) в Кольском заливе Баренцева моря.

ЭКЗОТИЧЕСКАЯ ЭКСКУРСИЯ

За неделю до отплытия «Святой Анны» из Петербурга Ерминия сообщила отцу в Нахичевань, что Брусилов пригласил ее на морскую экскурсию, которую ей «ужасно хотелось бы проделать». Путешествие займет недели две-три. Обратно же можно вернуться по железной дороге.

«Тебе это, конечно, сразу покажется очень дико, — писала она, — но ты подумай, отчего бы, в самом деле, упустить такой случай, который, может быть, больше никогда не представится. Теперь лето, значит, холодно не будет, здоровье мое значительно лучше... Затем они попробуют пройти во Владивосток, но это уже меня не касается. Ты поставь себя на мое место и скажи, неужели ты сам не сделал бы это с удовольствием?»

Что отец ответил Миме (как называли Ерминию домашние), неизвестно, но можно с уверенностью сказать: изменить ее намерение было бы нелегко. Решительность своей дочери генерал знал прекрасно и помнил, как она совсем юной в печально знаменитую Русско-японскую войну хотела попасть на фронт, для чего специально окончила курсы медсестер. Теперь девушка с восторгом поднялась на борт белоснежной шхуны, не подозревая, в какое роковое плавание отправляется.

До Александровска (с заходами в Копенгаген и Тронхейм) прошли вполне благополучно. Но там вдруг выяснилось, что по болезни не смогут продолжать плавание несколько участников экспедиции, и требуется замена. Более того, списался с судна корабельный врач. Последнее особенно было скверно. Узнав об этом, Ерминия решительно заявила Брусилову, что экспедицию не покинет, останется на шхуне, чтобы в случае необходимости оказывать медицинскую помощь морякам.

БУДЬ ЧТО БУДЕТ

Из письма домой, посланного Ерминией с дороги, ясно, что решение ее не было скоропалительным, легкомысленным, принятым из романтических побуждений. Нет, она и до того проявила себя человеком надежным и даже незаменимым. Брусилов в одном из писем сообщал родным, как Ерминия отдала ему свои деньги, в которых он тогда крайне нуждался, чтобы «все выплатить и закупить, не оскандалив себя и экспедицию».

О своем решении продолжить плавание Ерминия поставила в известность отца и мачеху. «Дорогие, милые мои папочка и мамочка! — писала она. — Если бы вы знали, как мне больно было решиться на такую долгую разлуку с вами. Я только верю, что вы меня не осудите за то, что поступаю так, как мне подсказывает совесть. Поверьте, ради любви к приключениям я бы не решилась вас огорчать».

Она описывала трудности, которые сопровождали экспедицию при ее организации, постоянную нехватку средств и нечестность людей, то и дело подводивших Брусилова. «Чувствую, что поступила, как должна была, а там — будь что будет». И словно предчувствуя свою трагическую судьбу, закончила письмо словами: «Прощайте, мои милые, дорогие!.. Простите вашу Миму».

1912 год выдался в Арктике необыкновенно трудным. Уже 20 лет не видели здесь столь тяжелых льдов. В Югорском Шаре, узком проливе между материком и островом Вайгач, «Святая Анна» на короткое время остановилась, затем смело вошла в Карское море и двинулась дальше, лавируя между льдинами.

Так продолжалось до середины октября, пока шхуна не вмерзла прочно в ледяное поле, что означало зимовку. Она не страшила участников экспедиции. В кладовых и трюмах судна хватало всевозможного продовольствия, взятого в расчете на полтора года. Вечерами путешественники собирались в уютном салоне у камина.

ТРАГИЧЕСКИЙ РАСКОЛ

«Ерминия Александровна сидела «за хозяйку», — вспоминал Альбанов, — и от нас не отставала. Ни одной минуты она не раскаивалась, что «увязалась», как мы говорили, с нами. Когда мы шутили на эту тему, она сердилась не на шутку. При исполнении своих служебных обязанностей «хозяйки» первое время страшно конфузилась. Стоило кому-нибудь обратиться к ней с просьбой налить чаю, как она моментально краснела до корней волос, стесняясь, что не предложила сама».

«Святая Анна» вместе со льдами двигалась на север. Сначала это не вызывало беспокойства. Все были уверены, что далеко шхуну не унесет. Придет лето, и она освободится. Однако получилось иначе. Наступила весна 1913 года. Шхуна уже находилась севернее Новой Земли, в Ледовитом океане, и продолжала невольный дрейф к полюсу. Положение становилось угрожающим.

Постепенно судно теряло свой благообразный вид. Таяли запасы продовольствия, кончалось топливо. У многих членов экипажа началась цинга. Особенно долго и страшно болел Георгий Львович. Выходила его Ерминия Александровна, терпеливо переносившая и капризы, и странные приступы ярости своего нездорового начальника. Конечно, только благодаря ей все заболевшие выжили.
Летом 1913 года вдали появились разводья и полыньи. Но огромная льдина, в которую вмерзла «Святая Анна», была прочна. И вот, хотя кругом виднелась вода, начали готовиться ко второй зимовке.

К сожалению, дружеские отношения, царившие на судне, стали портиться. Произошла серьезная размолвка между Брусиловым и Альбановым. Последний попросил освободить его от обязанностей штурмана и превратился в пассажира, одиноко жившего в своей каюте.

ТАЙНА АРКТИКИ

К этому времени «Святая Анна» уже прошла мимо островов Земли Франца-Иосифа. Что ждало шхуну дальше? Почти с уверенностью можно было сказать, что со временем течение понесет ее на запад, но произойдет это лишь к осени 1915 года. Рассчитывать на охоту здесь, в пустынном полярном бассейне, не приходилось. Задолго до освобождения изо льдов на судне начался бы настоящий голод.

В конце января 1914 года Альбанов попросил у Брусилова разрешения покинуть судно. Он намеревался в одиночку добраться до Земли Франца-Иосифа, преодолев более 100 километров. Неожиданно к Альбанову решили присоединиться еще 13 человек. Брусилов не возражал. Оставшихся было вполне достаточно для управления судном.

Переход по дрейфующим льдам через торосы и полыньи оказался невероятно трудным. Земли, мыса Флоры, удалось достичь лишь двоим — самому Альбанову и матросу Александру Конраду. Все их спутники в пути погибли. А далее случилось чудо: вскоре к мысу подошло судно «Святой Фока» экспедиции Георгия Седова, умершего на пути к Северному полюсу. На этом судне Альбанов и Конрад возвратились на родину.

А вот что произошло со «Святой Анной» и оставшимся на шхуне экипажем, в том числе и с сестрой милосердия, неизвестно до сих пор.

Есть старинное поверье, что женщина на корабле — к несчастью. Однако вряд ли это поверье справедливо по отношению к Ерминии Жданко, до конца выполнившей свой долг. «Мы все любили и боготворили нашего врача, — говорил о Ерминии Александровне матрос Конрад. — Это была сильная женщина, кумир всего экипажа».